Моя мама. Всю войну проработала в прифронтовых и тыловых госпиталях.
Подробнее описано в повести "Осколок".
Фрагменты повести:
"...В далёком уральском тыловом госпитале в городе Губаха работала в это время зубным врачом старший лейтенант медицинской службы Ася.

Была она отличным врачом и занималась не только зубовными болезнями, но и ранениями, челюстно-лицевыми в основном.

Любили её раненые за весёлый нрав, за то, что никогда не падала духом, всегда умела находить верные ласковые слова и лечила не только раны, но и души.

В феврале 45-го привезли в госпиталь очень тяжёлого больного. По званию майор, артиллерист. Множество у него было лёгких осколочных порезов - снаряд разорвался прямо у него за спиной. Странное дело, осколки буквально срезали с него всю одежду и волосы с головы, но кожу только поцарапали, а вот контузия была страшная. Майор ничего не слышал, перепонки полопались, при этом всё видел, всё понимал, но говорить не мог, только мычал утробно, и с памятью его такой фортель случился - не помнил он ни кто он такой, ни что с ним случилось, не помнил даже, что война.

Сейчас уже затёрлась в моей памяти фамилия майора, да и не в этом дело, пусть будет Иванов.

Так вот, 8 мая поздно вечером вдруг поднялась в госпитале страшная паника. Все раненые куда-то бегут, все кричат, кто-то матрацы тащит неизвестно куда, кто-то тупо воет, глядя в стенку, кто-то под кровать лезет. В общем, бедлам полный.

Как раз Асино было дежурство по отделению.

Она перепугалась страшно, но вида не подавая, бросилась успокаивать людей и выяснять, что случилось.

Залетает на второй этаж в одну палату, там суматоха и никто ничего не понимает, в другую, там то же самое, в третью... А в этой палате контуженный майор дурным голосом орёт, сидя на кровати: «Бомбя-а-а-ат! Бомбя-а-а-а-а-ат!!!!» А вокруг все мечутся в страхе и не понимают, что происходит...

И было видение майору во сне.

И шёл майор босиком в белой сорочке,

и земля была близко к нему,

и держала его женщина за руку

большой тёплой рукой своей.

И несла она ведро,

и в ведре было молоко белее белого.

И радостно было майору

и хотел он пить белее белого молоко в видении своём.

И когда хотел пить его,

то затянули молоко в ведре тучи красные с чёрным,

И молоко стало как кровь.

И  летела на маленького майора чёрная стая с небес.

И бросала стая та ядра огненные,

и куда падали ядра огненные,

там взрывались с громом.

И посмотрел по сторонам майор,

и куда он смотрел, везде были ядра огненные.

И в ужасе бежали люди, бросая нажитое,

и гибли люди под взрывами ядер.

И головы людей гибнущих летели на майора,

и вокруг была кровь и был ужас.

И от ужаса этого заплакал майор в видении своём

и закричал он в видении своём,

как будто наяву кричат от страха...

От ужаса небывалой бомбёжки во сне своём контуженный проснулся и заорал так, что поднял на ноги весь госпиталь.

Присела Ася к майору, стала его гладить по начавшей обрастать волосами голове и шептать ему какие-то слова, от которых успокоился майор Иванов, глаза стали светлыми, словно вернулся он вдруг к жизни из тёмной бездны. Ася быстренько сообразила ему морковного чаю с настоящим куском рафинада.

Оттаял майор-артиллерист Иванов, бездонными благодарными глазами поглядел на Асю и, как человек, который только учится говорить, громко, ясно  произнёс:

- Спас-сибо, док-тор, спа-с-ссибо...

И заплакал майор Иванов наяву.

И было это в день Победы.

Иванов-артиллерист после этого быстро пошёл на поправку и уже через месяц уехал долечиваться домой, правда глухота его так и осталась с ним, а Ася, поработав в госпитале ещё около года, демобилизовалась из армии и по комсомольской путёвке поехала на Колыму и там осела на много лет..."

 

"...

И текли мирно годы,

и всё было хорошо,

и никто не хотел горя да беды,

а только мирной счастливой жизни

хотели все…

но пришли беда да горе,

ибо пришла война Великая

и принесла их с собой…

А как принесла война великая

горе да беду,

то сказал Николай

молодой жене,

и сказал он ей,

что пора ему

на войну идти.

Так сказал он ей.

И пошёл, родимый,

на войну Великую,

и никто не знал,

вернётся ли когда…

Ася же, как уже знает внимательный читатель мой, пошла работать в тыловой госпиталь, и работала в нём всю войну до самой до Победы. Жила-то у родителей Николая по-прежнему, только по нескольку дней проводила в госпитале и лишь иногда наведывалась то дочку навестить, перед самой войной родилась у них дочурка, то за продуктами, то за одеждой.

Вот так жили, работали без сна по трое-четверо суток и ждали. Ждали вестей.

Вестей ждали все, только этим, можно сказать, и жили, от письма до письма, от треугольника до треугольника.

В первые недели войны настроение было по большей части патриотическое, радужное – «Да мы их!, да мы им! как дадим!!!», - и ожидания были радостные: вот-вот погоним поганых, вот-вот она будет, победа… Только очень скоро пошли гулять по домам вой да плачь, и сменилось радужное настроение тяжёлой тревогой. То в один дом скорбная весть нагрянет, то в другой... Потянулись тяжкие дни ожидания...

Тут посыпались на голову Асину несчастья: сначала захворала маленькая дочурка, и как ни бились старики, как ни пытались выходить, ничего не помогло, и угасла вскоре тоненькая свечечка маленькой жизни...

Ася же, разрываясь между госпиталем и больной дочкой, сама тяжко простудилась, как выжила, не известно. Почти два месяца провалялась больная и, что было особенно неприятно, почти совсем лишилась своего чистого звонкого голоса.

Дальше - больше, пришла худая, как сама смерть, почтальонша, еле поднялась на крыльцо, с трудом сняла с плеча и бухнула на табуретку особую свою неподъёмную сумку, потом села на другой табурет, сумку раскрыла и стала в ней копаться. Сначала копалась в одном отделении, потом попросила водички, потом долго в другом отделении копалась и выкопала, наконец, казённую бумагу, и оказалась бумага похоронкой на Николая.

Страшные удары переживали в ту тяжёлую годину все, вся страна. А потому считалось даже как-то неприлично слабость свою показывать, да и особо некогда было раскисать. Главным лозунгом страны было: «Всё для фронта, всё для победы».

Вот и Ася глубоко в душе несла свои потери, а сама каждый день утешала раненых, вселяла в них надежду.

Родители же Николая, погоревав да поплакав вволю, (только слёз этих не видел никто) стали потихоньку приспосабливаться жить без сына. Асю же полюбили ещё больше, до того выросла их любовь к ней, что стали потихоньку ей жениха присматривать. И, что вы думаете? Присмотрели.

Ася - ни в какую.

- Буду ждать!

- Да чего ждать, дочка? Убили кровиночку нашу... Проклятые изверги убили... Нет больше Коленьки, нет больше мальчика нашего дорогого! Ты хоть поживи, посмотри на счастье не издалека.

- Сказала – нет!

- Да ты не упирайся, посмотри только… Мы же не настаиваем…

За такими уговорами прошло почти два года.

- Парень-то какой? Видный!

- А что ж он, видный, не воюет?

- Так ведь бронь у него. Он специалист... высокой квалихи.. клавили... тфь! черт! Без него шахта встанет, он же главный механик. Без него фронт снаряды не получит...

Капля камень точит, слово может вылечить или, наоборот, погубить… В общем, случилось всё, как хотели родители Николая. Познакомили Асю с новым женихом, Василием Григорьевичем Никишиным, встречались они изредка и краткие эти встречи (Василий Григорьевич сутками и неделями на шахте, Ася сутками и неделями в госпитале) потихоньку начали сближать. И достигли старики своего, поженили их. Так Василий Григорьевич Никишин получил жену, а Ася получила новую фамилию – Никишина – которую пронесла до конца жизни.

Впрочем, счастливого финала в этой истории не будет.

Новая семья, как могла, начинала создавать свой мир.

И тут вдруг…

О, Боже! Как часто это самое "вдруг" по своей воле вмешивается в человеческую жизнь!

Не знаю я, как оценить дальнейшие события, какой придать им "окрас", трагический ли, комический ли, или какой ещё. Судите сами.

На пороге дома, уже под вечер, появилась едва различимая в снежной пелене, покрывавшей всё вокруг, фигура в солдатской шинели, до глаз закутанная шерстяным, домашней вязки шарфом. А как вошла фигура в дом, да размотала шарф, то и оказалась Николаем!!! Израненный весь, но живой, после многих месяцев, проведённых в плену, потом в лагере и в разных госпиталях, был он комиссован и вернулся навсегда в родную Половинку к жене и родителям...

Что было дальше, трудно и описать. Как сговорились между собой «павший геройской смертью» и воскресший Николай и новый муж Василий Григорьевич, про то никто никогда уже не узнает. Сколько платков измочила в слезах Ася, тоже не известно.

Известно, что придя к общему согласию, переехали Ася и Василий Никишины жить в посёлок Гремячий, чтобы налаживать новый быт.

Но прежнее крепко держало Асю, любила она Николая, глубоко переживала свою измену. Впрочем, измену ли? Тут я судить не берусь, но кажется мне, что всё-таки не измена это была..."